В тяжелые времена наше утешение - литература, кино и музыка. Рассказываю о произведениях, важных для размышлений о происходящем.
Лев Николаевич Толстой, «Одумайтесь!», статья о российско-японской войне. Написана 8 мая 1904 года.
Образ Льва Толстого в сознании массового читателя весьма устойчив. Толстой - могучий бородатый мужчина, автор длинных романов и кучи детей, в зрелом и пожилом возрасте - поучающий всех и вся седой старик, ударившийся в вегетарианство и непротивление злу насилием; и, как бы то ни было - незыблемый и бесспорный представитель т.н. "классической русской литературы", то есть автор произведений, которые принято не обсуждать, а восхищаться ими (от чтения при этом желательно уклониться).
Важно понимать даже не то, что этот образ весьма далек от реальности (со многими писателями так), а то, что образ Толстого в сознании современного ему общества неоднократно менялся, и кидало совсем в разные стороны. Пятидесятые годы - боевой офицер, одаренный начинающий литератор; шестидесятые-семидесятые - зажиточный помещик, семьянин, автор бестселлеров; а начиная с 80-х годов - что-то странное. Вегетарианство, комичное "опрощение", "непротивление", «граф, пахать подано» и прочее. Далее еще хуже - книги возмутительные и дерзкие (ряд запрещены и конфискованы сразу после печати), много публицистики; непонятные религиозные метания и почти сектантство.
К началу 1900-х годов Толстой предстает не как благообразный мудрец, принимающий в Ясной Поляне весь цвет русской интеллигенции, а как самовлюбленный, лицемерный, ершистый старичок, изрыгающий и сотни страниц тяжелой и муторной публицистики, и собственную трактовку Евангелия (отлучение от церкви - в подарок), и явно непатриотические закидоны, вроде статьи "Одумайтесь!". Дерзкий и неприятный человек, которого терпят только за былые заслуги.
Публицистика Толстого - не художественная литература вовсе, читать это тяжко, и даже странно это рекомендовать; рекомендация относится больше к личности автора и к его художественному методу, которому он - усилием воли - подчинил всю свою жизнь. Кажется порой, что все эти невозможные к прочтению тексты были лишь издержками, заготовками, обрезками сырья - чтобы в итоге получился искрящийся, напряженный, плотный язык повести "Хаджи-Мурат" или рубленая искренность рассказа "Алеша Горшок".
Толстой отстоял свое право говорить то что он хочет, так, как он хочет и тогда, когда ему это угодно - даже в самый момент, когда "патриоты" в сладострастном геополитическом экстазе взывали к демилитаризации Японии и денацификации узкоглазых.
Всегда есть соблазн представить эту статью (и другие) как универсальную проповедь мира, всемирный пацифизм, "лишь бы не было убийств". Но не стоит упрощать. Толстой, конечно, проповедовал мир - однако гораздо больше и в первую очередь он проповедовал право и необходимость называть вещи своими именами. Нам, сегодняшним, невозможно сравниться с Толстым, но совершенно точно возможно на него равняться. Лев Николаевич мог себе позволить называть вещи своими именами, и мы должны. И знать и чувствовать это - великая радость.
"Одумайтесь!"
"Одуренные молитвами, проповедями, воззваниями, процессиями, картинами, газетами, пушечное мясо, сотни тысяч людей - однообразно одетые, с разнообразными орудиями убийства, оставляя родителей, жен, детей, с тоской на сердце, но с напущенным молодечеством, едут туда, где они, рискуя смертью, будут совершать самое ужасное дело: убийство людей, которых они не знают и которые им ничего дурного не сделали.
И всё это не только признается проявлением высоких чувств, но люди, воздерживающиеся от таких проявлений, если они пытаются образумить людей, считаются изменниками, предателями и находятся в опасности быть обруганными и избитыми озверевшей толпой людей, не имеющих в защиту своего безумия и жестокости никакого иного орудия, кроме грубого насилия.
Всё это неестественное, лихорадочное, горячечное, безумное возбуждение, охватившее теперь праздные верхние слои русского общества, есть только признак сознания преступности совершаемого дела. Все эти наглые, лживые речи о преданности, обожании монарха, все эти обещания отстаивания грудью чужой земли, крики «ура», вся эта ужасная, отчаянная газетная ложь, всё это одурение и озверение, в котором находится теперь русское общество — всё это есть только признак сознания преступности того ужасного дела, которое делается».
"Гипноз, которым одуряли и теперь стараются одурять людей, скоро проходит, и действие его всё слабеет и слабеет; сомнение же о том, «угодно ли Богу или нет, что нас начальство заставляет убивать», становится всё сильнее и сильнее, ничем не может быть уничтожаемо и всё более и более распространяется.
Сомнение о том, угодно ли Богу или нет, что нас начальство заставляет убивать, это искра того огня, который Христос низвел на землю и который начинает возгораться.
И знать и чувствовать это — великая радость."
8 мая 1904 года.